Пророчество - Страница 31

Да, шанс исправиться ему дали, но сил заставить себя взяться за работу у него, к сожалению, не было. Как и желания думать в принципе… Хлопнув еще один стакан мутной бурды, капитан утер лицо посудным полотенцем и в голос взвыл от резкой боли: от неуклюжего движения тряпки полопались волдыри. Закусив губу, Сидоров врезал кулаком по столу, снова взвыл от боли в мизинце, смахнул со стола бутылки и, уткнувшись лбом в предплечье здоровой руки, горько зарыдал…

Глава 22

…Во второй палатке, к моему удовольствию, храпели сразу четверо монахов, причем двое спали прямо в латах, с двух сторон вцепившись в один и тот же здоровенный винный кувшин, видимо, и во сне стараясь урвать себе побольше. Аккуратно присев возле ближайшего ко мне Защитника Веры, я левой ладонью резко накрыл ему лицо, а зажатым в правой руке ножом перехватил горло. Негромкий хрип из перерезанной трахеи не побеспокоил никого, а вот фонтан крови залил лицо его соседа. Пришлось шевелиться быстрее: удар ножом в грудь, шаг в сторону, касание ножом шеи второго латника, еще один удар в грудь… – и в палатке за моей спиной остались четыре бьющихся в конвульсиях тела, еще недавно полных жизни…

Еще через пару минут я более-менее приспособился и в следующих шести палатках практически не напрягался: Орденцы отходили мирно, без лишних звуков и движений, давая мне возможность не торопиться… Зато в последней палатке мне пришлось попотеть: мало того, что в ней находились восемь человек, так из них семеро бодрствовали! И я обнажил мечи. Потом подумал, огляделся по сторонам, отошел шагов на десять в сторону, замурлыкал себе под нос какую-то нудную мелодию и, приволакивая ноги, поплелся в сторону интересующей меня палатки. Проходя мимо, я «зацепился» ногой за один из колышков, выбил его из земли, в результате чего край палатки обрушился на землю… Я икнул, ответил матом на мат тех, кого долбануло поперечным брусом, и приготовился встретить у входа делегацию по наказанию неловкого сослуживца. Первое же возмущенное тело, выбравшееся на звук моего голоса из многострадальной палатки, потеряло голову… Второе – тоже. С третьим и четвертым пришлось повозиться: порядком причастившиеся захваченным вином воины вывалились из нее одновременно. Но не избежали участи своих предыдущих соратников. Оставшихся четверых я зарубил приблизительно так же, всячески стараясь не дать им заорать…

Корчма «Копье и Щит» в предрассветной мгле смотрелась как череп жуткого потустороннего монстра: оба окна, когда-то обрамленные резными наличниками мастера Сэнса из Княжества Лурд, теперь чернели обожженными провалами; дверь висела на одной петле, тихонько поскрипывая на легком ветерке; правая стена здания, выходящая на Дворцовую площадь, подсвеченная пламенем от двух догорающих костров, казалась живой – по ней иногда словно пробегала дрожь от шевелений истерзанных, но пока живых женских тел… Сжав зубы, чтобы сдержать подступающие рыдания, я почти полз в тени Русалочьего фонтана, стараясь подобраться поближе к часовым, выставленным Орденом возле корчмы, но моя осторожность оказалась излишней: с ними успел разобраться Наставник. Заметив меня, он выглянул из тени соседнего здания и, вопросительно кивнув в сторону палаток с орденцами и получив не оставляющий сомнения жест, спокойно направился к распятым.

Хвостика среди них не оказалось. Еле живая, истекающая кровью, растерзанная, словно попавшая в лапы к каким-то зверям, тетя Лаура, придя в сознание после того, как мы с Мерионом сняли ее со стены, измученно показала пальцем в сторону дворца и заплакала. Наставник, глядя, как вздуваются и лопаются красные кровавые пузырьки у нее на губах, мрачно покачал головой – судя по всему, у нее было пробито легкое, а значит, шансов выжить практически не было… Кристина, мама Элли, выглядела немногим лучше: кровь на запястьях, пробитых железными клиньями, почти свернулась; немного кровоточили раны на бедрах, низ живота, но женщина была в сознании, и в ее глазах, наверное единственных среди всех тех, кто еще был в сознании, кроме отчаяния, я увидел надежду… Однако стоило нам снять ее со стены и положить на землю рядом с Лаурой, она, видимо прочитав что-то о судьбе своей дочери в моих глазах, закусила губу и беззвучно зарыдала…

Весь час Глухаря, до самого рассвета, мы с Мерионом на импровизированных носилках таскали женщин, которые еще могли выжить, в подвал полусгоревшей кузницы недалеко от северных ворот Аниора. Четыре изуродованных до неузнаваемости трупа и три тела тех, кому пришлось подарить легкую смерть, в том числе и тело Лауры, мы занесли в корчму. Потом обложили их хворостом, принесенным с заднего двора, и, присыпав углем, подожгли этот импровизированный погребальный костер. Еще четверть часа Пахаря я искал тех, на кого можно было бы оставить спасенных женщин, и наконец нашел: четыре пацана от восьми до двенадцати лет, прятавшиеся на чердаке одного из домов в квартале медников, избежавшие участи большинства горожан, согласились присмотреть за спасенными, и мы с Наставником, оставив их в подвале, от тени к тени побежали в сторону Южных Ворот дворца, чтобы попытаться проникнуть внутрь тогда, когда монахи, привлеченные пожаром на Дворцовой площади, отвлекутся от охраны противоположной части Дворцового комплекса…

Пройти ворота оказалось несложно – два часовых, порядком напричастившихся вина из дворцовых подвалов, даже не почувствовали момента, когда их души покинули распростертые у небольшого костра тела. А вот дальше путь оказался намного сложнее – на территории дворца расположилось самое крупное войсковое соединение, которое мне приходилось видеть за мою недолгую жизнь. Монахов было столько, что я даже засомневался в возможности не то что пробраться внутрь – просто доползти до стены. Кроме того, мне не хватало терпения: если бы не придерживающий меня Учитель, я сделал бы какую-нибудь глупость или попался бы на глаза какой-нибудь группе монахов, патрулирующих парк… А так мы, то и дело замирая в тени когда-то стриженных в шары, кубы и более сложные фигуры парковых кустов, пробирались к Малому входу во дворец.